До деревни Горки было всего, я полагаю, версты три. Однако пешком идти я не рискнул. Весенняя грязь буквально доходила до колена.
Возле самой станции, у кооператива, стояла крестьянская подвода. Немолодой мужик в зимней шапке возился около лошади.
А что, дядя, спросил я, не подвезешь ли меня до Горок?
Подвезти можно, сказал мужик. Только даром мне нет расчету тебя подвозить. Рублишко надо мне с тебя взять, милый человек. Дюже дорога трудная.
Я сел в телегу и мы тронулись.
Дорога, действительно была аховая. Казалось, дорога была специально устроена с тем тонким расчетом, чтобы вся весенняя дрянь со всех окрестных полей стекала именно сюда. Жидкая грязь покрывала почти полное колесо.
Грязь-то какая, сказал я.
Воды, конечно, много, равнодушно ответил мужик.
Он сидел на передке, свесив вниз ноги, и непрестанно цокал на лошадь языком.
Между прочим, цокал он языком абсолютно всю дорогу. И только когда переставал цокать хоть на минуту, лошадь поводила назад ушами и добродушно останавливалась.
Мы отъехали шагов сто, как вдруг позади нас, у кооператива, раздался истошный бабий крик.
И какая-то баба в сером платке, сильно размахивая руками и ругаясь на чем свет стоит, торопливо шла за телегой, с трудом передвигая ноги в жидкой грязи.
Ты что ж это, бродяга! кричала баба, доходя в некоторых словах до полного визгу. Ты кого ж посадил-то, черт рваный? Обормот, горе твое луковое!
Мой мужик оглянулся назад и усмехнулся в бороденку.
Ах, паразит-баба, сказал он с улыбкой, кроет-то как!
А чего она? спросил я.
А пес ее знает, сказал мужик, сморкаясь. Не иначе, как в телегу ладит. Неохота ей, должно статься, по грязи хлюпать.
Так пущай сядет, сказал я.
Троих не можно увезти, ответил мужик, дюже дорога трудная.
Баба, подобрав юбки до живота, нажимала все быстрей, однако по такой грязи догнать нас было трудновато.
А ты что, с ней уговорился, что ли? спросил я.
Зачем уговорился? ответил мужик. Жена это мне. Что мне с ней зря уговариваться?
Да что ты? Жена? удивился я. Зачем же ты ее взял-то?
Да увязалась баба. Именинница она, видишь, у меня сегодня. За покупками мы выехали. В кооператив.
Мне, городскому человеку, ужасно как стало неловко ехать в телеге, тем более, что именинница крыла теперь все громче и громче и меня, и моих родных, и своего полупочтенного супруга.
Я подал мужику рубль, спрыгнул с телеги и сказал:
Пущай баба сядет. Я пройдусь.
Мужик взял рубль и, не снимая с головы шапки, засунул его куда-то под волоса.
Однако свою именинницу он не стал ждать. Он снова зацокал языком и двинул дальше.
Я мужественно шагал рядом, держась за телегу рукой, потом спросил:
Ну, что ж не сажаешь-то?
Мужик тяжко вздохнул:
Дорога дюже тяжелая. Не можно сажать сейчас… Да ничего ей, бабе-то… Она у меня, дьявол, двужильная.
Я снова на ходу влез в телегу и доехал до самой деревни, стараясь теперь не глядеть ни на моего извозчика, ни на именинницу.
Мужик угрюмо молчал.
И только когда мы подъехали к дому, мужик сказал:
Дорога дюже тяжелая, вот что я скажу. За такую дорогу трояк брать надо.
Пока я рассчитывался с извозчиком и расспрашивал, где бы мне найти председателя, подошла именинница. Пот с нее градом. Она одернула свои юбки и, не глядя на мужа, просто сказала:
Выгружать, что ли?
Конечно, выгружать, сказал мужик. Не до лету лежать товару.
Баба подошла к телеге и стала выгружать покупки, унося их в дом.
Вы читали рассказ — Именинница — Михаила Зощенко.